Charlemagne Palestine

The Apocalypse Will Blossom

18 марта 2012

Вот что странно: я вижу ровно ноль причин, зачем Шарлемейну, урожденному Хаиму Мойше Цадик, Палестин все это нужно. Шарлемейн в общем и целом ведет себя так, как вели себя звезды панка во времена Sex Pistols: он эпатирует публику. Он пьет во время выступления. Курит. Катается по сцене. Но ведь все это не нужно, если музыка у тебя хорошая, либо ты хотя бы умеешь исказить все так, чтобы выдать происходящее за художественное произведение. За современное искусство. Но Шарлемейн старомоден, хотя и обставляет все происходящее как некий ритуальный акт. Даже более того, он в чем-то этим кичится, хотя его живые выступления во многом и есть китч. Ну кроме мягких игрушек. Поскольку если вы не любите игрушечных медвежат, то, должно быть, вы просто подонок.

Я слушаю, как играет Шарлемейн, и не понимаю, к чему весь этот китч. Можно хоть выбить себе всю грудную клетку, знаменуя себя сорванцом от минимализма, но если ты играешь этот минимализм, значит принимаешь и правила игры, а раз ты принимаешь правила игры, то значит загоняешь сам себя в эти рамки. Нельзя ходить в дорогом костюме на светские рауты и там в изысканных выражениях называть себя панком — это просто смешно. Или иронично. Возможно, конечно, все это ирония, но зачем же превращать ее в китч? Ну, кроме той истории с медвежатами.

Картинка

Впрочем, не мне судить. Самое известное произведение Шарлемейна — Strumming Music, тихая суетливая перезванивающаяся музыка, куда больше похожая на ту, что пишет наш с вами любимый Терри Райли. Палестина часто с ней ассоциируют, но понять эту музыку можно лишь послушав другие его произведения, поскольку на самое главное-то в тишине можно и не обратить внимания. Тогда-то и становится понятно, почему он стоит уделенного внимания. Музыка Шарлемейна — это такой минимализм для тех, кто считает минимализм занудливым паскудством. Конечно, порой кажется, что китч его визуальной части так и грозится перекинутся на аудиальную, но вот чего не отнять, так это ощущение свободы. Он, как композитор, достаточно вольно трактует те границы и условности, которыми себя ограждает музыкальное течение, но как и Жириновский, скажем, довольно хитро в них же и остается. Делает вид, что эти условности ему безразличны, что он легко может за них перейти, но никогда не переходит. Подчеркивает, что условности — не законы, а именно что некоторые соглашения классом ниже, но фактически им следует неукоснительно. Как Жириновский, но в некотором смысле, реализовавший больше ожиданий: даже такая свобода ощущается встряской и глотком свежего воздуха. Интересно, что у Владимира Вольфовича с медвежатами?

Я бы вам рекомендовал начать не с самого известного произведения, а вот с этого, The Apocalypse With Blossom, в котором эта свобода и возвышенность, кажется, проявляются более всего. Произведение состоит из двух частей: первой и охуенной. Первая часть — полутораминутный дроун, совершенно непонятно про что. Вторая — это напряженный органный шторм, во время которого слушателя просто сносит. Мы все привыкли, что минимализм играется преимущественно деликатно. Может быть тихо, может быть громко; может быть быстро, может быть медленно, но всегда — деликатно. Минимализм Палестина играется вовсе не так. Конечно, его манеру игры вы тоже можете посчитать деликатной, но это только в том случае, если вы человек не воспитанный. Воспитанный человек никогда не поставит рядом слова «деликатный» и «ебашить». Палестин, желательно поддатый, минут 40 ебашит по клавишам так, что натурально чувствуешь сильнейший ветер, такой, настоящий, с набегающими порывами, дующий примерно в одном направлении, поскольку единственное направление в котором он не дует — это против себя. И вот в эти самые моменты уходят куда-то мысли о китче и дешевом, совсем уж логически неоправданном эпатаже, который даже и логической цели толковой не преследует, и уж явно без которого можно было бы легко обойтись. И совсем не думаешь о том, что минимализм, откровенно говоря — занудная музыка нердов, играющих ее для каких-то своих довольно техничных целей. А не думаешь потому, что Палестин ебашит. Ебашит так, что какие-нибудь металлисты должны раскраснеться и самостоятельно найти угол, в котором им следует провести эти 40 минут, а панки зачесывают свои волосы как положено и ищут пристойную одежду. Ебашит так, будто потом хоть потоп; что все умрут, а ему — похуй. А все, что имеет значение — это мягкие игрушки, которыми он любит заставлять сцену. И, может быть, рюмка коньяка. И кретек.

А впрочем, все это неуклюжий китч, поскольку одной своей музыкой Шарлемейн умеет привлечь внимание так, что лично я вижу всего лишь ноль причин, зачем ему все это.