Заранее извиняюсь за качество фотографий: фотоаппарата под рукой, равно как и времени, у меня не было, а возможности переснять в ближайшее время не появится.
Так уж получилось, что я начал слушать музыку примерно с того самого момента, с которого к ней начал терять интерес мой отец. Здесь я имею ввиду исторический момент развития: группы, направления и жанры. Мой отец в детстве был тем (или хотя бы внешне был похож), кого тогда называли «хипарем»: длинные волосы, борода, самодельные вещи, не всегда укладывавшиеся в общепринятные советские стандарты. В последних классах школы он слушал записи The Beatles, сотни раз перезаписанные с бобины на бобину, его выгоняли с уроков, дабы он пошел подстричься. Но, как то было заведено, особенного эффекта требования учителей не возымели. Впрочем, это не помешало отцу поступить во владимирский политех и стать химиком с красным дипломом.
Отцу всегда нравилась музыка, но по духу бунтарскому — западная. ВИА Катящиеся Камни, ВИА Уирия Гип — зарубежная эстрада во всей красе. Никаких особенных стилистических пристрастий не было, да и как они могли появиться, когда даже не разборчивость имела значение, а скорее доступность записей: судя по его воспоминаниям, а также рассказам его друзей, в провинциальном Владимире достать музыку было куда большей проблемой, чем в Москве или Ленинграде. Так что колбасные туры в столицу часто приобретали несколько иное значение, а именно приобретение пластинок со свежей музыкой.
Где-то ко второму-третьему курсу института с записями стало попроще, начал появляться кругозор и вкус, но все равно они продолжали сдерживаться плохой доступностью записей. Очень важными были понятия связей, людей, через которых можно было достать ту или иную запись. Вот уж не знаю как, какой ценой, но порой получалось доставать свежую пластинку буквально через несколько недель после выхода на прогнившем капиталистическом западе.
Буйным цветом шел обмен записями посредством бобин, с пластинками все было гораздо более тяжко. То есть они были, но либо ограниченными тиражами, которые сложно достать, либо самопалом «на костях». Да и то, судя по маркировке на виниле из отцовской коллекции, большая часть западной музыки издавалась в конце 80-х, а студенчество отца-то было в 70-х. Сложное время, когда и фигуры артистов были чем-то мистичным: от битлов, про которых уже десятки книг выпущены, Дилана, Уотерса или Фогерти до Ника Дрейка и Роско Холкомба: иногда просматривая отцовскую коллекцию и ища в интернете про того или иного исполнителя, просто диву даешься, каким образом все это доставалось, каких трудов это все стоило. А потом смотришь на закачки в Transmission и понимаешь, насколько мир поменялся. Тогда бы, думаю, за интернет бы отдали квартиру, а то и две.
Вообще, у меня нет цели рассказывать, как все это было в СССР: сходите, спросите у родителей; почитайте десятки рассказов бывалых: вряд ли картина будет сильно отличаться. Конечно, возможности у сына директора завода и сына инженера тогда различались достаточно сильно, но в информационном плане все было примерно одинаково плохо, а распространенность музыки в Советском Союзе как раз сильнее всего и зависела от связей и информации. Моей целью было рассказать, как все это отразилось на мне.
Практически все свое детство, вплоть де-факто до поступления в школу, наша семья жила на Украине, в славном городе Сумы, который сейчас я правда помню отрывисто, словно сон. Где-то отрывки из дома отдыха, где-то из тамошнего парка. Помню, например, как мы с ребятами лазили за подсолнухами и катались с плит на ближайшей стройке. Помню, что у нас был реально гигантский двор. А еще помню, что понимал и умел говорить на украинском, который, кажется, мои родители так и не освоили, из-за чего, во многом, оттуда мы и уехали. Язык уже, конечно, забылся.
Семья моя не была богатой, поэтому какие-то крутые вещи или игрушки позволить мы себе не могли. Да и первый кассетный магнитофон у нас появился только когда я уже был в школе: здоровенный однокассетный Sony, который и сейчас на кухонном серванте пылится, используется как радиоприемник. А что было до появления этого магнитофона? Все детство я слушал отцовские пластинки и бобины.
Я не знаю, хорошо это или плохо, но большую часть детства я слушал The Beatles, Pink Floyd и Uriah Heep. Мама музыкой не интересовалась, моим друзьям она тоже была как-то безразлична (да и маленькими мы совсем были), был только отец, который ее очень любил и как-то втянул в этот процесс. Мне действительно сначала нравился сам процесс: перемотать бобину, смотреть, как пленка проходит через магнитную головку, как она заедает и зажевывается; нравилось ставить иглу на пластинку. А потом пришла любовь и к музыке. Конечно в отцовской фонотеке была не только западная эстрада, но и Пугачева с Высоцким, но мне они не нравились. Мне нравилась чуждая мелодика, непонятные слова песен, которые были заботливо выведены аккуратнейшим каллиграфическим почерком, нравилось смотреть, как он на миллиметровке старательно (чуть не попиксельно!) выводит новые ярлыки, которые потом наклеиваются на бобины вместо старых попорченных. Нравился процесс, а затем понравилась и музыка.
Пластинок у нас было немного, всегда казалось, что бобин больше. И не было никакого дискомфорта от того, что коллекция пополнялась достаточно редко: уже в начале 90-х отец, как мне показалось, перестал следить за тем, что происходит в музыке, но начал пристально отслеживать то, что в ней происходило раньше. Когда переехали в Россию, мне показалось, что для него стал неприятным открытием тот факт, что с пластинок к тому моменту здесь уже, считай, и не продавалось; на Украине их было больше. Но к тому моменту отец уже скопил, как я сейчас понимаю, почти все, что ему хотелось бы слушать, а потому более-менее современного магнитофона у нас долго не появлялось. Маме он был не нужен, отцу тем более. Я же к тому моменту настолько пропитался 70-ми, что тоже чего-то особенного не требовал. К тому же я совсем не понимал прелесть русской музыки, да и будем откровенными, не особенно понимаю ее и сейчас. Западная музыка тех лет пахла надеждой и стремлением к высоким идеалам, русская — водкой.
Даже Пугачева всегда ассоциировалась с застольем, а застолье — сами понимаете. И «Постой, паровоз» против House of Rising Sun… Группу Кино я услышал только к средней школе, она прошла совсем мимо меня, но вот Зоопарк нравился. Пожалуй из всего русского рока я до сих пор с удовольствием могу слушать только АукцЫон и Зоопарк, от них меньше всего пахло этой самой метафорической водкой и фатализмом. Ну и Аквариум еще местами. А вот Машина Времени ассоциировалась именно с родительскими застольями, потому к ней я относился наплевательски.
Вообще говоря, все мои попытки разобраться в современной музыке, отец всегда максимально поощрял. Я никогда, ни единого раза не слышал от него слов упрека или фраз типа «ну что за дерьмо ты ставишь», хотя, признаюсь, мне до сих пор не понятно, как он держался: за некоторые кассеты я бы сам себя выпорол. Конечно, он никогда не слушал мои записи, про многие хмыкал, но никогда, в отличие от, скажем, мамы, не выражал своих претензий открыто. Я честно ставил ему многое из того, что откапывал, но по душе приходилось мало чего. Из последнего понравились только Tame Impala, но кому они не нравятся? Формально я могу предположить некоторую вероятность, но сердцем не почувствую даже.
А потом, уже в университете, появился безлимитный интернет.
Собственно возникает вопрос: скучает ли он или его друзья-меломаны по старому времени, по старой музыке? Скучают. Если и ищут новую музыку, то только в прошлом, пристально высматривают группы, которые они пропустили. Отец часто зовет меня посмотреть двд с концертами, где с контрабассом по сцене скачет какой-нибудь сессионный басист, принимавший лет 30 назад разовое участие в записи какой-нибудь песни с какого-нибудь альбома Кена Хенсли.
Но вот по чему они никогда не скучали, так это по носителям. Как только появились компакт-диски, все безболезненно перешли на новые носители. Было ворчание, но относилось оно отнюдь не к теплому ламповому звуку, а к тому, что надо покупать новую аудио-технику. Умерли компакт-диски, перешли на lossless, правда с трудом — надо было компьютер осваивать. Но спроси их, хотели бы они обратно покупать винил или перезаписывать бобины — никто не соглашается. Да и мне, надо сказать, никогда не были понятны эти бесконечные визги вокруг материальных носителей, а также вечные споры, помрут или нет винил или бумажные книги. Да помрут, конечно, не с папирусов же вы эти буквы читаете. И вроде бы чувствуете себя замечательно.